Андрей Литвинов: Я вчера в Иркутске высказал свое мнение и об этой власти, и о нашей жизни, и об авиации. Я везде подчеркиваю, что это мое личное мнение. 

 

KermlinRussia: Мне кажется, ваши коллеги тоже разделяют эту позицию. 

 

— Но они боятся. 

 

— Чего боятся? Увольнения, косых взглядов начальства? 

 

— Хороший вопрос. Даже если уволят, тебя же не расстреляют. Тридцать авиакомпаний — я перейду дорогу и устроюсь в другую. Какие проблемы? 

 

— Могут побояться брать такого строптивого человека. 

 

— Почему? Потому что я за безопасность полета? Потому что я за пассажиров борюсь? Не побоятся. Побоятся у нас — не побоятся во Вьетнаме. У них там хорошие контракты: месяц работаешь — месяц отдыхаешь или полтора месяца работаешь — две недели отдыхаешь. «Аэрофлот» — это не самая последняя компания, где я нашел себе пристанище. 

 

— Правда ли Виталий Савельев такая умница? 

 

— Наш генеральный директор каждые пять лет ходит на конкурс красоты к премьер-министру. Он приходит, на него там смотрят и решают, продлить ему контракт еще на пять лет или нет. Пугать меня увольнением не надо, потому что в отличие от господина Савельева у меня контракт бессрочный. 

 

— Были такие угрозы? 

 

— Пока нет. Я за безопасность полетов, за уважение к пассажирам, за то, чтобы соблюдались правила в авиакомпании, чтобы летчики работали не из последних сил. Плевать, что не хватает этих летчиков, надо было учить еще двадцать лет назад. А вы сейчас хотите привлекать иностранцев. Почему вы пятнадцать лет назад не подготовили командиров? 

 

— Вы помните момент перехода от жизни профессионального летчика, который просто занимается своей работой, к статусу звезды? 

 

— Я никуда не переходил, я не звездун и не звездец. Меня приглашают, я прихожу. Меня спрашивают — я отвечаю, как считаю правильным, опираясь на свой опыт, и жизненный, и профессиональный. 

 

— А какая-то выгода от этого есть? 

 

— Узнают, конечно. Смешные случаи есть. Прилетаем в Шереметьево, бригадир забегает и говорит: «Там такая роскошная дама сидит в бизнес-классе, сказала, что знает вас, видела по телевизору, разделяет вашу точку зрения и даже готова вам родить ребенка». Я отвечаю, что посоветуюсь с женой, может быть, мы осуществим это. Я не против, чтобы хорошие люди размножались. Некоторые пассажиры говорят: «Пока я не пожму руку этому командиру, я из самолета не выйду». Поехал в Таиланд на Остров обезьян, иду загорелый, в очках и плавках, подскакивают двое парней и говорят: «Можно с вами сфотографироваться?» Узнают даже в таком виде. 

 

— Человек, который называет вещи своими именами, такая редкость в нашем обществе, что становится звездой. 

 

— Я долго думал, почему это произошло. Я таким прямым человеком был всегда. Видимо, сейчас в обществе возникла такая необходимость, не может человек жить в бесконечном вранье. Нам врет правительство, врет президент, врут депутаты, начальники. Мне говорят: «ты герой». Ну какой я герой? Я им себя не чувствую. 

 

— Вы помните, когда точно решили, что станете летчиком? 

 

— Я с детства занимался авиамодельным спортом. Собирал самолетики, выступал на соревнованиях. Родители не могли меня до пяти утра загнать в кровать, потому что я все это клеил. У меня остались очень теплые воспоминания. Запускаешь модель, а она — бам! — упала и разбилась. Так обидно. После восьмого класса решил поступать в Суворовское училище. Поехал в Киев, сдал все экзамены, а медкомиссию не прошел. Меня развернули, и я приехал расстроенный. Мой покойный отец был строителем. Он сказал: «Иди в строительный техникум, а там посмотрим, не судьба тебе в авиацию». Я окончил техникум, отделение инженерной геодезии. И понял, что ни мне от геодезии, ни геодезии от меня пользы не будет. Но я не жалею ни о чем, там я познакомился с друзьями, увлекся музыкой. Мы создали группу, которая стала очень известной в городе. Играли концерты. Время было очень интересное. Я играл на ритм-гитаре. После окончания техникума я опять начал думать про авиацию. Но решил, что пойду не в военную, а в гражданскую. 

 

— Это же была главная романтическая профессия страны. 

 

— Конечно, но мне говорили, что эта романтика проходит. Романтика пройдет, и останется труд, причем очень непростой. 

 

— Вы помните свои эмоции, когда впервые взяли в руки настоящий штурвал? 

 

— Конечно. Первый полет всегда запоминается. Я летел на "Як-18" — это самолет первоначального обучения, четырехместный. Как «жигули» — впереди два места и сзади диванчик, можно двоих или троих посадить. В училище после второго курса нас отвозили на полевой аэродром. Мы его называли пЫлевой. Там мы совершали учебные полеты с инструкторами, летали по кругам, в зону, выполняли фигуры высшего пилотажа: петли делали, бочки крутили, горки, штопор. Много пилотажных фигур, которые сегодня, наверное, уже и не делают. Сейчас самолеты старые все — боишься, что в штопор войдешь и не выйдешь. 

 

— А сейчас романтика ушла? 

 

— Если я скажу, что ушла, удивятся: а как он работает? Ведь летчик в душе романтик. А если я скажу, что не ушла, решат: старый дурак. Уже за пятьдесят, а у него еще романтика в одном месте играет. 

 

— Вы еще получаете удовольствие от полета? 

 

— Не всегда. Когда пьяные дебоширы начинают устраивать хаос, конечно, удовольствия мало. Или когда грозы, болтанка, что-то отказывает. Моя романтика — это удовольствие от процесса. Надел форму, пришел на работу, у тебя там все хорошо, солнышко светит, болтанки нет, все работает. Слетал, все нормально, людей отвез, они поаплодировали, поблагодарили, прилетели, с кем-то, кто их ждал, встретились. Мне передается эта энергетика. Приходишь в хорошем настроении, особенно если завтра выходной. А когда четыре выходных в месяц и половина рейсов ночные? Когда восемь-десять суток в месяц не спишь ночами. Какая тут романтика? Мне бы выспаться, отдохнуть. Когда летчики поступают в летное училище, у них стопроцентное здоровье, а умирает летчик в среднем в пятьдесят пять лет. Как абсолютно здоровый при поступлении в училище человек умирает в пятьдесят пять лет? Много факторов влияет: радиация, шумовой эффект, люди списываются по ушам из-за перепадов давления. Плюс разница во времени. У нас люди летают по четыре раза в месяц в Нью-Йорк. Во времена Советского Союза нас берегли. Мы восстанавливались, у нас были командировки. Я облетел весь мир — всю Африку, океаны, пальмовые рощи. Мы туда прилетали, отдыхали несколько дней, на шашлыки ездили, а потом летели дальше. Сейчас дают максимум сутки передышки, за редким исключением. Только начинаешь отсыпаться, и сразу же обратно. Плюс моральная нагрузка. За последние три года из нашей компании ушло двести летчиков по разным причинам. Кто-то ушел за границу, кто-то в другую компанию, кто-то умер, кто-то списался. Нам и пожить-то некогда. Я сейчас стал известным человеком, у меня появилось много знакомых, друзей среди известных людей — артисты, музыканты. Меня часто приглашают на спектакли, но мне некогда. Лановой меня приглашал, Марусев, Стас Садальский. К кому успеваю — иду с удовольствием. Я люблю театр, но мне физически некогда. 

 

— Вы не думали бросить это все? 

 

— Я вывел такую формулу. Чтобы выжить в нашей стране, нужно работать. А если работаешь, тебе некогда жить. В Европе пенсионер на свою пенсию имеет возможность путешествовать, у него социальные гарантии. Он не чувствует себя бомжем, выброшенным из жизни. Разве у нас нет таких возможностей? Есть. Среди наших граждан бытует мнение, что страну разворовали. Люди, не верьте. Физически невозможно разворовать все ресурсы, которые у нас есть. Мы же их добываем. 

 

— И где это все? 

 

— Вот. У нас ничего не разворовали. У нас люди, которые находятся у власти, скорее признаются, что они воры, нежели что они придурки и не могут наладить нам жизнь. Для них вор — это не так обидно, а в некоторых кругах даже почетно. 

 

— Они выстроили систему, которая кормит их самих. Они же не хотят работать, чтобы некогда было жить. Они жить хотят. 

 

— Значит, этих людей надо поменять. 

 

— Механизма нет. 

 

— А на Украине сейчас что творится? Украинцы активно себя ведут в политическом плане. Мы раскачиваемся очень тяжело. Я не хочу всех этих потрясений и революций, но надо понастойчивее себя вести. Надо давать по зубам губернаторам, если они хамеют, главе управы, если он наглеет, министру, если он борзеет. Нам надо всем миром дать им понять, что мы им платим бабки, чтобы они нас обслуживали. Их кресла не железобетонные. Их можно раскачать, привлечь общественность, телевидение, журналы, СМИ. 

 

— Сейчас восемьдесят пять процентов СМИ принадлежат государству. 

 

— Есть интернет. Это раньше Коммунистическая партия могла позвонить главному редактору и сказать, чтобы он материал не печатал. Сейчас все в открытом доступе. Когда продажные полицейские выпустили убийцу, футбольные фанаты вышли на улицу и заставили возбудить дело. Президент бросил все свои дела и побежал на могилку цветы возлагать, так его тряхануло, видимо. Это пример активного отношения к судьбе своей страны. После того случая с губернатором (два года назад Литвинов не пустил на борт опоздавшего губернатора Иркутской области Дмитрия Мезенцева. — Прим. GQ) некоторые летчики на меня смотрят косо. Я понял почему. Подходит один и жмет руку: «Молодец, Андрюх, ты за нас за всех». Другой говорит: «Ты часто общаешься с корреспондентами, можешь сказать вот про этот недостаток?» Я спрашиваю: «А ты сам не можешь»? Он отвечает: «Нет, я боюсь». Но хоть честно. Этот человек тоже вызывает у меня уважение. А есть мелкие гаденькие людишки, которые косо смотрят. У них же тоже есть матери, жены, дети, любовницы, и когда жена задает вопрос: «Вася, а ты бы так смог?», этот гаденький Вася отворачивает свои глазки, и в этот момент он ненавидит Литвинова. Я для него та самая сволочь, которая спровоцировала его жену задать такой неудобный вопрос. 

 

— Складывается впечатление, что вы с большой теплотой вспоминаете о временах Советского Союза. Авиация была на подъеме, у нас были собственные самолеты, летчиков берегли. Нет ли у вас претензий к нынешнему времени? 

 

— Ни в коем случае. Я рад любому времени, и любое время по-своему прекрасно. Я вспоминаю те времена просто потому, что я был молодой. Я ни в коем случае не хочу сказать, что тогда было все хорошо. Конечно, нет. Не хочу обратно в то время. Я уже в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, когда учился в техникуме, говорил, что Советский Союз развалится. Меня чуть из комсомола не исключили за эти слова. 

 

— А сейчас Россия может развалиться? 

 

— Думаю, да, хотя не хотелось бы. Если ничего не поменяется, если все будет как сейчас, то развал России — это вопрос времени. 

 

— Какого времени? 

 

— Не знаю. Не дай бог, конечно. Если развалится, то на национальной почве, потому что государство ничего не делает, чтобы у нас появилось уважение друг к другу. 

 

— Коррумпированная полиция не способствует появлению уважения. 

 

— Раз уж мы затронули тему коррупции. Мы поймали двадцать тысяч, засудили за взятки, поймали тридцать тысяч, возбуждено столько-то уголовных дел. Это все для президента информация, чтобы он погладил тебя по головке, дал конфетку и сказал: «Какой ты молодец, начальник Следственного комитета господин Бастрыкин». А я так рассуждаю. Если мы сейчас с вами бросим кошелек на землю, а в кустах будут прятаться полицейские, и как только кто-нибудь будет наклоняться и подбирать этот кошелек, полиция будет выскакивать и надевать наручники. Вы не пробовали этот кошелек не бросать, чтобы не было соблазна ни у кого его подобрать? Вы постройте такую систему, чтобы невозможно было украсть. Тогда не надо будет заводить столько уголовных дел, задействовать столько полиции. Просто поменять систему. Раньше, еще в Советском Союзе, когда было тяжело улететь, мы курсантами подходили к командиру: возьми на борт, денег нет. Нас брали зайчиком. Можно было пройти на поле к самолету, показать свой пропуск и пройти. Сейчас на поле к самолету пройти нельзя: надо показать задание, документ, что ты летишь именно этим рейсом. Вот, пожалуйста, система, при которой невозможно полететь зайцем. 

 

— А с самолетостроением что у нас происходит? Правда Superjet такой недоработанный? 

 

— Погосян с самого начала мутит этот самолет. Они уже друг друга изнасиловали: Погосян Superjet, а Superjet Погосяна. 

 

— Вы бы пересели на «суперджет»? 

 

— Нет, я же не летчик-испытатель. 

 

— Они же летают уже. 

 

— У нас из девяти самолетов летают четыре. 

 

— То есть он настолько сырой? 

 

— А как ему не быть сырым? Его бюджет превысил первоначальный в семь раз! Если есть такие деньги, которые вы готовы вложить в авиацию, наведите порядок хотя бы в том, что есть. Наши аэропорты — Иркутск, Нижний Новгород, Томск — надо закрыть. Не то что подремонтировать, а именно закрыть как непригодные к эксплуатации. 

 

— Что вы чувствуете каждый раз, когда МАК говорит, что причина катастрофы — человеческий фактор? 

 

— Это они говорят правильно, но они берут конечный результат, а я пытаюсь докричаться. 

 

— Вы помните катастрофу в Иркутске в 2006 году? 

 

— Конечно. 

 

— Человеческий фактор? 

 

— Там не заработал реверс на одном двигателе, и у них асимметричная тяга получилась. 

 

— То есть не совсем человеческий фактор? 

 

— Все мы ездим за рулем, поэтому я всегда привожу такой пример: вы едете на машине, и тут открытый люк, вы в него влетели. Вы же не справились с управлением. Это человеческий фактор? Конечно. А то, что он должен быть закрыт, и был бы он закрыт, вы бы в него не влетели, об этом МАК не говорит, потому что это потянет ряд других проблем, которые надо решать. 

 

— Конкретно по Иркутску. Вокруг полосы должна быть зона безопасности, а не здание в пятидесяти метрах от полосы, в которое въехал самолет. 

 

— Существует такое понятие — боковая полоса безопасности и кольцевая. 

 

— И еще гравийные ловушки, чтобы самолет, выехавший за пределы полосы, в них застревал. 

 

— Какие тут ловушки? Там грунтовка, полоса разбитая, непригодная к эксплуатации. Аэровокзал принадлежит местной власти, губернатору, а полоса — это уже федеральная собственность. Губернатор говорит: «А что, я должен? Пусть выделяют деньги из федерального бюджета и делают свою полосу». 

 

— То есть проблемы не решаются, потому что МАК не хочет ссориться? Во время той катастрофы в Иркутске шел дождь, из-за перепада высоты в одной части полосы скопилась вода, самолет приземлился в нее, и у него увеличился тормозной путь. А полоса там короче нормы. Там далеко не только пилот виноват. У него на пути действительно было несколько открытых люков. 

 

— Генеральный директор аэропорта не хочет высовываться. 

 

— Но ведь гибнут люди. 

 

— И будут гибнуть. После каждой катастрофы, встречаясь с корреспондентами, я говорю: «Смотрите, месяцев через пять-шесть мы опять будем с вами встречаться, вы опять у меня будете спрашивать комментарий». Не дай бог, конечно, но я изнутри вижу весь этот бардак. Прилетаем в Нижний Новгород. Полтора часа задержки, сломался подъемник, не могут багаж поднять, контейнер. Не могут старый снять — тех, кто прилетел, и не могут новый загрузить. Спрашиваю: «Почему у вас только один подъемник?» Они отвечают: «Деньги не выделяют». Я говорю: «Как так, у вас две Audi возят vip-пассажиров, по три миллиона каждая». Этот подъемник стоит не три миллиона. На две Audi они нашли деньги, а на подъемник дополнительный — нет. Что с ними делать? Я поэтому говорю, что нужно всю авиацию загнать под одну крышу, как это было раньше, — Министерство гражданской авиации. 

 

— Вы считаете, что не должно быть частных компаний? Или вы имеете в виду, что нужно устранить противоречия между МАКом и Росавиацией? 

 

— Не надо мыслить в глобальном масштабе, наш человеческий мозг никогда не поймет бесконечность. Давайте наведем порядок сначала в том, что у нас под носом, а потом будем мыслить о глобальном. В нашей стране сложилась парадоксальная ситуация. У нас аэропорт — это отдельная организация, а авиакомпания — другая. Аэропорт сам по себе хозяйствующий субъект. Я прилетаю в Нижний Новгород, там бардак. Кому мне пожаловаться? 

 

— Когда вы прилетаете на рейсе «Аэрофлота» в аэропорт Франкфурта, где базируется Lufthansa, у вас же не возникает таких проблем, как в Нижнем Новгороде?

 

— Нет, конечно, там система работает как часы. Я не представляю, что в аэропорт Франкфурта позвонит губернатор и скажет, чтобы задержали самолет. Первое, что сделает немец, — это вызовет психиатрическую помощь и скажет, что этот человек сошел с ума, раз с такой просьбой обратился. 

Когда у меня произошла эта ситуация с губернатором, начали по всем каналам разбираться. Прокуратура провела расследование и вынесла вердикт: права пассажиров нарушены. Зачем вы разбирались так долго? Я это знал в первые пять минут и эти права защищал. Хорошо, прокуратура разобралась, и какие дальнейшие действия? Кого-то наказали, сняли? Где этот негодяй, который устроил этот стресс моим пассажирам и моему экипажу? 

 

— Вы недавно обратились к Путину, а он вам ничего не ответил. 

 

— Лучше бы он ответил. В глазах людей наш президент выглядит не очень красиво. Всегда лучше ответить. Это же диалог власти с обществом. Может быть, он до сих пор не знает, что ответить, а может, пишет еще. 

 

— Допустим, он ответил: да, вы правы, назначаем вас министром гражданской авиации. Создаем министерство. Согласились бы на такое предложение? 

 

— Я знаю ситуацию и проблемы изнутри, и именно поэтому согласился бы. 

 

— То есть такие амбиции существуют? 

 

— Не амбиции, а желание улучшить то, чему я посвятил жизнь. 

 

— Сколько вы думаете еще летать? 

 

— Скажу так: лет пять. 

 

— Не пугает приближение этого дня? 

 

— Мне сейчас пятьдесят. Я бы лет в пятьдесят пять ушел. 

 

— Есть усталость? 

 

— У меня моральная усталость. Кстати, мы говорили про отношение. Напишите про это. Мне было пятьдесят лет, я сделал большой юбилей, очень к нему готовился. Пригласил очень много известных людей. Собралось человек шестьдесят. Кто не смог приехать, позвонили. Эти люди — народные артисты, заслуженные артисты, звезды эстрады, Герои Советского Союза, Герои России, кандидат в президенты Прохоров лично позвонил по телефону. Он сказал: «Андрей Александрович, приехать не смогу», — но прислал с курьером огромную сумку сувениров. Космонавты поздравили: Терешкова Валентина Владимировна. Все! Кроме «Аэрофлота». 

 

— Вы же отличник авиакомпании. 

 

— Не только отличник, я столько лет отдал компании, сделал такой пиар этой компании. Я специально отправил приглашение генеральному директору и двум его замам, с кем мы непосредственно общались. В том, что они не придут, я был уверен на девяносто девять процентов. Я не наивный мальчик и прекрасно понимаю ситуацию и жизнь. Я им отправил приглашение не с надеждой, что они придут, а мне было интересно, как они себя поведут. Думал, ладно, хотя бы эсэмэску пришлют. Нет, полностью проигнорировали.