Локализация катастрофы продолжалась с 26 апреля по 10 мая 1986 г., а ликвидация последствий – с 11 мая 1986 г. и практически до конца декабря 1990 г., когда последние воинские подразделения возвращены в места постоянной дислокации. Естественно, что в каждом временном отрезке в процессе локализации и ликвидации последствий катастрофы решались, кроме общих, свои специфические задачи.
Начиная с момента локализации катастрофы и до завершения ликвидации ее последствий, по разным данным, только в 30-ти километровой зоне отчуждения приняло участие от 300 тыс. до 900 тыс. человек. А в книге «Чернобыль. Дни и Годы» участника работ в этом районе полковника В.Н. Малеева указано, что только военнослужащих участвовало 985 тыс., использовалось около 10 тыс. различных машин и механизмов, до 100 единиц самолетов и вертолетов для решения многочисленных задач, в том числе, уникальных, выполненных впервые в мировой практике.
Отмечу, что самые опасные, «грязные» работы по локализации и ликвидации последствий катастрофы на АЭС возлагались руководством на людей, одетых в военную форму.
На всех этапах локализации и ликвидации последствий катастрофы военнослужащие разных родов войск, ученые и специалисты выполняли наиболее важные, по сути главные на то время, задачи. Среди них: пожарники, ученые, авиаторы, химики, работники МВД, воины 25-й Чапаевской дивизии, пограничники, шахтеры, строители, медики и другие. Всем им необходимо отдать должное. Они самоотверженно, не жалея сил и здоровья, решали поставленные задачи.
Военные авиаторы участвовали в локализации и ликвидации последствий с 26 апреля 1986 г. по июль 1988 г., когда последнее авиаподразделение было выведено из-под непосредственного подчинения гражданского руководства.
За этот период военные авиаторы выполнили более 28 тыс. самолето- и вертолетовылетов, из них более 4300 – общая и радиационная воздушная разведка, свыше 4300 – сброс различных наполнителей и воды в аварийный реактор (более 5 тыс. т) и другие задачи. Более 6400 вылетов связано с дезактивацией и поливом местности специальными жидкостями (вылито 55 200 т жидкостей, обработано 3800 га поверхности и 31 км дорог в районе катастрофы), свыше 13 тыс. вылетов связано с перевозками личного состава и грузов (более 42 тыс. человек и около 7 500 т грузов).
Наибольшая нагрузка на авиацию выпала в первые 5 месяцев после катастрофы – более 17 тыс. вылетов, в т. ч. свыше 4300 в первые дни, в основном, в первые 9 дней. Такой интенсивности вылетов авиации в очень ограниченном районе, концентрации наземной техники и личного состава в обозримом временном пространстве не наблюдалось.
Да, были подобные факты в других событиях, войнах и конфликтах, но они уступают по ряду показателей Чернобылю. Так, во время Великой Отечественной войны в период Московской стратегической оборонительной операции 27 ноября 1941 г. за одни сутки ВВС Красной Армии выполнили 1500 боевых вылетов, а 16 апреля 1945 г. в период Берлинской операции при взятии Зееловских высот было выполнено более 6 650 боевых вылетов. В мае-июне 1995 г. (за один месяц) на Северном Кавказе при проведении контртеррористической операции было выполнено более 3 тыс. боевых вылетов, а с конца сентября 2015 г. по 15 марта 2016 г. при проведении контртеррористической операции на территории Сирии ВКС России выполнили более 9 тыс. боевых вылетов. Все эти цифры, конечно, внушительны, но это происходило на больших пространствах, а в районе Чернобыля практически на маленьком пяточке.
Военные авиаторы выполняли много разных задач, а не только, как это иногда отражается в СМИ, сбрасывание в аварийный реактор песка, глины, доломита, свинца. Для решения сложных задач в сводной авиационной группе находились: вертолеты Ми-8С, Ми-8МТ, Ми-6, Ми-26, Ми-24РхР, Ми-2; самолеты Ан-24РР, Ан-30Р, Ан-26, Ан-12А и Ил-14. Также летчиками-испытателями использовался вертолет К-252Е, а гражданской авиацией – Ан-2.
Самолеты и вертолеты днем использовались в районе аварийного реактора, а ночью базировались на аэродромах Чернигов, Овруч, Гончаровское, Борисполь и Жуляны. Вертолеты перед возвращением на базовые аэродромы проходили дозиметрический контроль и дезактивацию на полевом аэродроме Малейки, а личный состав проходил санобработку на базовых аэродромах. Это позднее создало препятствия для получения удостоверений участника ликвидации последствий катастрофы и оформления льгот. Социальные службы требовали справки о нахождении частей в 30-ти километровой зоне, несмотря на полученные награды за участие в ликвидации последствий катастрофы.
Для погрузки и выгрузки личного состава и грузов, решения других задач в 30-ти километровой зоне использовались специально выбранные площадки: в городе Припяти – две на берегу реки Припять и одна – на стадионе при въезде в со стороны Чернобыля; в районах населенных пунктов Копачи и Лелев – по одной площадке, и три – западнее Чернобыля.
В локализации и ликвидации последствий катастрофы участвовали авиаторы Киевского, Прикарпатского, Белорусского, Московского, Одесского, Закавказского, Уральского и других военных округов.
Руководство действиями авиации непосредственно в районе катастрофы осуществляли генералы и офицеры ВВС Киевского военного округа (КВО), ВВС Юго-Западного стратегического направления, 5-ой ВА Одесского военного округа и других округов, а после катастрофы вертолета Ми-8 капитана В.К. Воробьева 2 октября 1986 г. и до вывода последнего подразделения из-под контроля гражданского руководства – командование ВВС КВО.
Авиация начала действовать в процессе локализации, а затем ликвидации последствий с утра 26 апреля 1986 г., когда по просьбе руководства УССР был поднят «по тревоге» и направлен в район катастрофы экипаж капитана С.Володина с аэродрома Борисполь для разведки в район аварийного реактора. После постановки задачи исполняющим обязанности командующего войсками КВО убыл туда и я с водителем, взяв с собой начальника химической службы ВВС КВО подполковника А.Н. Кушнина. Ночью, по договоренности с командующим ВВС КВО генерал-лейтенантом авиации Н.П. Крюковым, в грозу и при ливневых осадках с аэродрома Александрия Кировоградской области был перебазирован на аэродром Чернигов 51-й отдельный гвардейский транспортно-боевой вертолетный полк, а далее начали подтягивать авиаподразделения из других военных округов.
Утром 27 апреля 1986 г. с восходом солнца вблизи речного причала рядом с жилыми домами и дворцом культуры совершили посадку первые вертолеты Ми-8 с экипажами полковника А.И. Серебрякова и подполковника Н.Ю. Яковлева для выполнения первостепенных задач по планам Государственной комиссии. Вместе с ними прилетел и заместитель командующего ВВС КВО по армейской авиации полковник Б.А. Нестеров, руководивший перебазированием полка.
Мне пришлось руководить действиями сводной авиагруппой и несколькими тысячами людей, обеспечивавшими действия авиации с первого дня и по 6 мая 1986 г. Позднее я еще 20 раз выполнял задачи в районе аварийного реактора, в 30-ти километровой зоне отчуждения, во вновь построенных деревнях и строящемся городе Славутиче. Мне довелось видеть все это с земли и с воздуха, поэтому более подробно остановлюсь на действиях авиации в период локализации катастрофы и на отдельных задачах, выполненных авиаторами при ликвидации ее последствий.
Как известно, пожарники выполнили задачу, погасив очаги пожаров в машинном зале, на крыше и вокруг реактора, несмотря на запредельные уровни радиации. Но внутри реактора продолжал гореть графит (около 2,5 тыс. т), оставалось до 185 т ядерного топлива. Облако радиоактивного дыма поднималось на высоту 400-600 м и выше, распространяясь с неимоверной быстротой в разные стороны. Для исключения распространения и обеспечения подхода к реактору и выполнения необходимых работ нужно было потушить пожар в самом реакторе и закупорить его песком, способного связать или, вернее, замедлить выход в атмосферу наиболее опасных радиоактивных изотопов цезия, стронция, редкоземельных элементов подгруппы циркония, урана и плутония, поступления аэрозолей топлива.
После ознакомления с воздуха членов Госкомиссии, ученых и специалистов последствий катастрофы было принято решение об эвакуации населения Припяти, для чего еще 26 апреля было подтянуто более 1400 автобусов и крытых грузовиков для перевозки людей. Два дизельных поезда прибыло с опозданием почти на два часа. В течение ночи был создан пункт для распределения и регулирования ими. Эвакуация началась 27 апреля в 14:00 и за 2 ч 30 мин из города было эвакуировано 44 460 человек, и все это, как говорится, «без сучка и задоринки», благодаря руководству советских и партийных органов, представителей МВД.
Для исключения паники и тяжелых последствий в 12:00 жителям объявили о временной эвакуации в ближайшие районы и просили взять только документы, необходимые вещи, продукты питания на первое время. Конечно, это было в определенной степени обманом, но оправданным.
Экипажам было запрещено вести тушение пожара внутри реактора до окончания эвакуации населения, да и для этого еще ничего не было подготовлено. Поэтому экипажи А.И. Серебрякова и Ю.Н. Яковлева вместе с Б.А. Нестеровым продолжали поднимать в район реактора ученых, специалистов и, как принято в нашем народе, «зевак», отрабатывали методику захода на цель и сброса песка (приспособлений для забора воды из реки в реактор еще не было).
После завершения эвакуации началась засыпка мешков песком и погрузка их в вертолеты Ми-8 с площадки, находящейся на берегу Припяти у речного причала. Руководить погрузкой мешков в вертолеты и их сброса в реактор пришлось начинать мне самому с помощью переносной радиостанции с земли и с крыши гостиницы «Полесье». Затем сбросом грузов и воды руководили с крыши гостиницы полковник Б.А. Нестеров и Л.В. Мимка уже с помощью радиостанции на автомобильной базе и артиллеристской бусоли.
На деятельности авиаторов и условиях, в которых они работали в самые ответственные, тяжелые, опасные и драматичные дни, акцентирую большее внимание потому, что они считали и считают – эти дни в районе Чернобыля были хуже любой войны с применением обычных средств поражения. Воевать с видимым противником опасно, сложно, но можно, как говорят, «с открытым забралом», а с невидимым, опасным, коварным, и, тем более, впервые – намного сложнее. В связи с этим хочу привести слова будущей песни, написанной в начале мая 1986 г. В.Тугаем во время работы по сбросу грузов в реактор. Думаю, что он наилучшим образом выразил состояние и чувства не только авиаторов, но и всех тех, кто работал на земле под вертолетами и в районе самого реактора.
Эта песня посвящается экипажу вертолета Ми-6А №70 в/ч 22672 с аэродрома Калинов (ПрикВО), Герою Советского Союза, генерал-полковнику Николаю Тимофеевичу Антошкину и всем летчикам первого эшелона Чернобыля.
10 дней на войне
Десять дней на войне. Кто-то скажет: «Так мало!».
Но не надо спешить, разберемся давай!
Там был день, словно год, там родная Держава
Захлебнулась в слезах от беды через край.
Рвался в небо рассвет в блеске пепла и стали.
Видно этот огонь растерял Прометей.
Мы взлетали, а нас по церквям отпевали,
А мы мчались на цель – для спасенья людей!
Десять дней мы в Аду, мы в нейтронной ловушке,
За свинцовой броней – всюду скалится смерть!
Этот взорванный блок держит души на мушке,
Но нам надо сейчас до него долететь!
Падал, корчившись груз, в перекрестии цели,
Рой невидимых пуль обжигал нам сердца.
Словно тысячи струн наши нервы звенели,
Как последний аккорд, что звучал без конца…
Но не струсили мы, хоть дюраль вертолетов
Прошивало насквозь жестким гамма-лучом.
Наш родной экипаж без восторга полетов
Забросал амбразуру тяжелым свинцом!..
Кто был первым тогда – тихо сгладило время,
Не забыла страна своих славных парней.
И за мужество их лишь сравнить можно с теми,
Кто окрасил Афган алой кровью своей.
Кто был первым тогда!?... Пусть воздастся им втрое…
Валентин Тугай,
подполковник в отставке, бортовой радист вертолета Ми-6А № 70. Чернобыль, май 1986 г.
Исключив ложный стыд, могу сказать, что в первые дни на меня смотрели как на Бога, а на летчиков – как на небесных ангелов, может быть, поэтому и появился документальный фильм «Ангелы Чернобыля». Все это было потому, что без ликвидации пожара в реакторе и его закупорки никто не мог подойти к нему и приступить к работе, и вся надежда была только на авиаторов и тех, кто работал на них. Все взоры были направлены в сторону авиаторов, а в них, мыслях и думах людей был как бы укоризненный вопрос и в некоторой степени упрек: «Когда же, в конце концов, обуздаете эту стихию в реакторе, и мы тоже сможем приступить к работе?!» От этого мне, как и другим авиаторам, было как-то не по себе, а они пытались для убыстрения процесса помочь нам различными советами и предложениями, даже абсурдными. Позднее также было и при выполнении многих работ представителями различных групп рабочих и специалистов. Все понимали опасность распространения радионуклидов на большие территории и стремились быстрее решить имеющиеся и возникающие проблемы.
Вот несколько подобных советов: с первых же суток сброс песка и других наполнителей выполнять и ночью; для фотографирования аварийного реактора использовать громоздкие беспилотные самолеты-разведчики, которые вне полигонов запрещалось использовать без сопровождения истребителями; поднять над реактором вертолет с прикрепленным пожарным шлангом большого диаметра, огромной длины и веса, один конец его опустить в реку Припять, а второй – длительное время держать над реактором и качать воду прямо в реактор мощным насосом. К чему они могли привести – невозможно было предсказать. Конечно, все подобные советы отвергались, даже при «давлении» со стороны Председателя и членов Госкомиссии. Потом своим старанием и результатами работ нам удалось все их сомнения развеять и уже 2 мая 1986 г. в Протоколе №7 заседания Госкомиссии записаны лестные слова в адрес авиаторов: «Отметить высокую организацию работы, проведенной авиационными частями ВВС в период с 27 апреля по 2 мая 1986 г. по выполнению заданий, связанных с ликвидацией аварии на Чернобыльской АЭС. Самоотверженность, проявленную личным составом, высокие личностные качества и инициативу генерал-майора Н.Т. Антошкина». 3 мая, убывая из Чернобыля вместе с академиком В.А. Легасовым, его помощник Л.П. Драч вручил мне эту выписку и сказал при всех провожающих: «Николай Тимофеевич! Берегите на память, может и пригодится когда-нибудь!» На одном из заседаний высказал подобные же лестные слова: «Нам повезло, что в тот период во главе свободной авиационной группы оказался такой молодой и энергичный генерал».
Что-то в этом роде в наш адрес высказал и министр энергетики УССР В.Ф. Скляров в книге «Чернобыль: катастрофа, подвиг, уроки и выводы»: командир вертолетного полка, полковник, моложавый на вид – лет 27-30, стройный, рослый, с осиной талией, профессионально и с невероятным самообладанием командовал на развернутом в поле КП сразу многими вертолетами. Один заходил на цель, другой от нее уходил, третий приземлялся для загрузки, четвертый вертолет с грузом, пятый – на маршруте. Все невозмутимо, спокойно, с чувством собственного достоинства. Когда один из высокопоставленных товарищей пробовал ему что-то посоветовать, этот молодой полковник тем же тоном, уважительно, умеренно сказал примерно так: «Вы мне мешаете выполнять боевую задачу. Прошу покинуть КП.» Мы переглянулись и покинули.
А генерал, который командовал всеми вертолетчиками! Я видел его в работе в непрерывном действии несколько суток – и без следов переутомления! Когда им пытались командовать старшие по званию, но из других родов войск, он очень тактично отвечал, что у него есть непосредственный начальник и только его распоряжения для него обязательны для выполнения. Если оппонент настаивал на своем, разъяснения давались в более доступной для понимания форме.
Кстати о форме: носил он далеко не новый комбинезон, без знаков отличая. Хорошо смотрелся возле рации, когда отдавал толковые и нужные распоряжения, иначе ему бы не присвоили звания Героя Советского Союза. Очень болел за дело и был деловит и настойчив. Лет в ту пору ему было около сорока, очень приятное, простое лицо.
При посещениях района катастрофы Б.Е. Щербина заблаговременно звонил на КП ВС КВО и просил, что бы я его сопровождал. Он прилетал с академиком В.А. Легасовым и Л.П. Драчом, а в узком кругу как-то высказал: «Николай Тимофеевич! Ты еще не знаешь, что сделал вместе со своими летчиками! Чернобыль – это Афганистан, Спитак и Ленинакан, «Адмирал Нахимов» вместе взятые и умноженные в несколько раз».
Эти высказывания и похвалы – очень лестные, они выше многих наград. Но ему и всем говорил и буду говорить, что они относятся не только и не столько ко мне, а к ближайшим помощникам – Б.А. Нестерову, А.И. Серебрякову, Ю.Н. Яковлеву, Л.В. Мимке, А.Н. Кушнину, А.М. Сорокину, Н.А. Волкозубу, А.М. Никонову, моему командующему Н.П. Крюкову и, в общем, всем авиаторам. Да и не только к ним, а всем ликвидаторам по отдельности и вместе.
Эти же похвалы можно отнести и к воинам-химикам во главе с генерал-полковником В.К. Пикаловым и контр-адмиралом В.А. Владимировым, которым я непосредственно подчинил эскадрилью вертолетов Ми-24РхР и докладывал, прежде чем идти на доклад председателю Госкомиссии, чтобы они были в курсе всех дел авиаторов.
Такие же слова, наверное, можно было бы сказать и в адрес генерал-майора Н.Д. Тараканова и его подчиненных, которые в опаснейших условиях сбрасывали с крыши машинного зала в реактор куски ядерного топлива, зараженные обломки корпуса реактора и мусор.
Эти же слова можно адресовать руководству и личному составу 25-й гвардейской Чапаевской дивизии, которые в считанные сутки (давалось до 15 суток) вместе с пограничниками соорудили пограничную полосу длиной 195,5 км, установив 70 тыс. опор и растянув и укрепив на 4 млн м колючей проволоки и разного оборудования. Похвалу заслуживают шахтеры и другие специалисты, и это все справедливо.
Все эти слова были потом, а в самом начале, в период локализации катастрофы в Припяти и окружающей местности радиационное заражение увеличивалось, радиация повышалась, в горле першило, сухота, во рту чувствовался привкус ржавого железа, голос слабел, у тех, кто не употреблял йодистые таблетки, сипел; птицы исчезли из этого района из-за высокой радиации, большого количества людей и машин на земле, самолетов и вертолетов в воздухе. Кроме членов Госкомиссии, ученых, ряда специалистов, руководителей советских и партийных органов и авиаторов, в городе остались кошки и бездомные голодные собаки, ставшие помехой для людей. Город выглядел как после применения нейтронного оружия, оставившего в целостности все строения, но ничего живого. От всего этого было не по себе.
Над аварийным реактором столб дыма в виде конуса, внутри горит графит, внутри него, вокруг и над ним – запредельные уровни радиации и высокие температуры. На основной рабочей высоте 200 м уровень радиации, как потом сказал В.А. Легасов, достигал 3000-3500 рентген в час (наш дозиметр зашкаливал), температура воздуха по документам экипажей достигала 120°, 180°, 200°С. Определив на глазок, летчикам я назвал уровень радиации в пределах 1000-1500 рентгенов в час. Эти же цифры дал и В.А. Легасову, он мне сказал, что я обманываю летчиков. На что я ответил: «А какая разница: 1000-1500 или 3000-3500 рентген в час – приказы все равно надо выполнять, тем более, они во имя жизни и всего живого». Защита для людей и вертолетов – никакая, приспособлений для сброса грузов – нет, подготовленных площадок для посадки вертолетов – нет, достаточного количества людей для загрузки – нет, средства управления примитивные и т. д.
Примерно в такой обстановке и в таких условиях начали работу 27 апреля вертолетчики полковника А.И. Серебрякова. Погрузку мешков с песком осуществляли на берегу Припяти возле речного причала. После взлета и набора высоты вертолеты выходили на «боевой курс», подлетали к реактору с наветренной стороны, зависали над ним и бортовые техники «на глазок» сбрасывали мешки с песком весом 60, 80, 100 кг, глядя прямо в исчадие ада, прикрепившись страховочными поясами к бортам вертолетов. За каждый вылет члены экипажей получали дозу облучения в несколько рентген. После двух-трех вылетов от высоких уровней радиации и температур, физической, психологической и других нагрузок, многих из них тянуло к рвоте.
Нормальной нагрузкой для экипажей в первые дни было по 10-15 и более вылетов, а полковник Ю.Н. Яковлев практически за два дня выполнил 83 вылета, 76 из них – на реактор, страшно даже подумать, да он и еще рвался. Точно так же рвались «в бой» А.И. Серебряков, Б.А. Нестеров и другие, на высокой ноте приходилось их отстранять от полетов в этом районе. Такого энтузиазма и рвения я нигде не видел за всю свою многолетнюю службу в авиации.
Кроме засыпки аварийного реактора различными поглотителями, экипажи вертолетов и самолетов вели общую воздушную разведку и фотографирование, радиационную разведку по радиальным направлениям от реактора, поднимали в район реактора членов Госкомиссии, ученых и специалистов, облётывали с представителями МВД и КГБ район вокруг реактора для выявления очагов пожара в ближайших лесных массивах и исключения проникновения посторонних и мародерства. Также экипажи перевозили людей и грузы, пробовали заливать водой аварийный реактор. К слову сказать, вода не достигала реактора, испарялась от высоких температур, и эта затея была прекращена.
В первые дни работы результаты были неутешительные, Б.Е. Щербина был недоволен и после моих докладов говорил, что это все равно, что слону дробина, и надо забросить 5-6 тыс. т поглотителей. Вот тут меня охватил страх, что могу не выполнить поставленной задачи и «погубить» летный состав армейской авиации. Я стал лихорадочно искать способы сброса, ускоряющие результаты работы.
Для начала пытались брать на борт доски и, дополнительно, солдат, для одновременного сбрасывания с досок по 2-3 мешка, пробовали подвешивать их на балочные держатели, пытались использовать самосвальные кузова автомобилей и саморазгружающиеся вагончики, но ничего не получилось. Обратили внимание на речной причал и портовый кран, вспомнили про сети, но их не оказалось, возникла идея использовать списанные тормозные парашюты. Их собрали по всем аэродромам ВВС КВО, но этого хватило только на час работы. Тогда и пришлось выйти на генерал-лейтенанта Н.П. Крюкова, чтобы он обратился к Главнокомандующему ВВС маршалу авиации А.Н. Ефимову по поводу этих списанных парашютов. Но вместо них вечером 28 апреля прибыл заместитель командующего ВДВ по парашютно-десантной подготовке генерал-лейтенант В.М. Лебедев с офицерами, а на транспортном самолете утром 29 апреля доставили первые десантные парашюты на аэродром Чернигов. Они были перебазированы вертолетами в район Чернобыля. Работа пошла интенсивнее, но ненадолго, да и попасть с высоты 200 м «на глазок» в цель размером примерно 20-21 м довольно сложно, когда вертолет идет на скорости. Ошибка авианаводчика в командах по сбросу была определена, устранена, и точность попадания практически стала 100%. Беда оказалась в другом – у вертолетов Ми-6 и Ми-26 приспособления для внешней подвески грузов сбрасывались вместе с ними, а их в комплектах было всего по два, и они иссякли. Из-за конструктивной схемы нельзя было подвешивать много парашютов и использовать их грузоподъемность. Обратившись к руководителям Черниговской области и Чернобыля, за ночь удалось изготовить их всего несколько десятков. Тогда, начертив новый вариант устройства для подвески грузов и обратившись к Б.Е. Щербине, обеспечили их массовое производство в Киеве и оперативную доставку к вертолетам. Руководители и рабочие безоговорочно и без вопросов исполняли все и спрашивали только: «Сколько, когда и куда?!»
После этого работа пошла. Убрали лишние вертолеты с площадок, на каждой организовали КП и группы руководства, бригадиров рабочих по подвеске парашютов обеспечили малогабаритными радиостанциями и организовали три «вертушки» в горизонтальной плоскости, кто-то их назвал «вертушками Антошкина». На самом деле, пришлось использовать наклонную «вертушку И.С. Полбина», применявшуюся экипажами самолетов Пе-2 в годы войны. К исходу 30 апреля огонь в реакторе был потушен, начали наращивать слой. В конце дня 30 апреля слой песка был настолько наращен, что огня с воздуха уже не наблюдалось. На следующий день мы покинули Припять из-за увеличения радиоактивного фона (все покинули город в конце 29 апреля). Однако, когда рано утром 1 мая я пролетал над реактором, вновь увидел огонь, и мы продолжали засыпку далее. К 11:00 огонь был погашен и больше мы его не наблюдали.
Успешная засыпка реактора дала надежду на победу над разбушевавшейся стихией, но возникла другая опасность: повышение температуры внутри активной зоны из-за теплоизоляции реактора, что могло привести к расплавлению ядерного топлива с последующим поджиганием подреакторных помещений, его ухода под фундамент реакторного отделения с проникновением в грунт на значительную глубину и радиоактивным заражением грунтовых вод.
Такой исход событий представлял большую опасность. Ученые и специалисты забеспокоились. Для решения этой проблемы была дана команда забросать в реактор металлический свинец, который в кратчайшие сроки, как в войну, был нам доставлен. Свинец тяжелее ядерного горючего и, плавясь, легко способен был проникнуть под активную зону, по пути охлаждая ядерное топливо и, в итоге, создавая жидкостнометаллическую подушку, отделяющую ядерное топливо от пола реакторного отделения, предотвращая заражение. Также было принято решение о засыпке реактора песком в смеси с доломитовой мукой, способной образовать сплавы с ядерным топливом и эффективно связать легколетучие радиоактивные изотопы цезия рутения и стронция. В реактор такой смеси было заброшено не так много.
Свинец был доставлен в виде дроби, пластин разной толщины и болванок весом 40-50 кг. Свинцовые пластины стали сразу использовать для защиты экипажей и перевозимых людей, для чего тонкими пластинами обкладывали чашки сидений в кабинах вертолетов, толстыми – застилали полы грузовых отсеков. Болванки имели заусенцы, прорывали парашюты при транспортировке их к реактору и падали на землю, что было небезопасно для тех, кто еще оставался за пределами Припяти. Пришлось обрезать купола парашютов и стропами обвязывать связки болванок. Идею высказал один из рабочих, спросив, какую нагрузку выдерживает один строп. Новшество помогло позднее, когда приказали сбрасывать только свинец. За один день 4 мая мы сбросили его более 1500 т. Журналисты позже назвали нашу работу «свинцовой атакой», а 5 мая, забросив еще более 500 т свинца, нам было приказано прекратить его заброс, посчитав оконченными эти работы.
Я боялся не выполнить поставленные задачи, чувствуя себя как «между молотом и наковальней», докладывал В.Е. Щербине заниженные цифры, чтобы он не увеличивал задачу на следующий день. Рассказав ему об этом позже, он заулыбался: «Если бы у нас все делали больше, а докладывали меньше, то мы давно бы жили при коммунизме».
6 мая приказом командующего войсками КВО, вопреки просьбе И.С. Силаева, я был выведен из района катастрофы, получив дозу облучения более 600 рентген и потеряв почти 11 кг веса. Проспав около полутора суток, приступил к исполнению своих непосредственных обязанностей, продолжая консультировать руководителей сводной авиагруппы, инструктировать прибывающих в летчиков и вылетать туда для выполнения различных задач. Летчики, выполнявшие со мной задания в первые дни, по приказу Главнокомандующего ВВС маршала авиации А.Н. Ефимова были отправлены для обследования в госпиталь.
После завершения работ по закрытию реактора на высоте 200 м уровни радиации колебались 20-60 рентген в час, а температура воздуха мало отличалась от стандартной. Распространение радионуклидов практически прекратилось – не зря забросили туда более 5 тыс. т различных поглотителей, около 200 списанных тормозных и 9350 десантных парашютов из 18 923. Некоторые тогда «шутили», что генерал Антошкин разоружил две воздушно-десантные дивизии.
6 мая после выступления М.С. Горбачев в СМИ в этот район открылся ограниченный доступ журналистам, а чуть позже и артистам, и, как всегда, первым был И.Д. Кобзон.
Авиаторы напряженно продолжали работать и далее, решая большинство из предыдущих и новых задач, а мне периодически приходилось консультировать и бывать в зоне отчуждения и районе аварийного реактора.
Так, в середине мая экипаж полковника Н.А. Волкозуба на Ми-8МТ на высоте 200-250 м в режиме висения опускал в реактор новейший прибор для замера параметров его реального состояния. Прибор крепился к концу троса для спуска его в центр реактора. На тренировках из-за легкости прибора, ветра и раскачивания троса точное попадание прибора не получалось, пришлось предложить прикрепить по всей длине троса свинцовые болванки весом по 40-50 кг. Для обеспечения точности висения вертолета над реактором, кроме авианаводчика на крыше гостиницы «Полесье», полковником Б.А. Нестеровым было выделено два Ми-8, экипажи которых на высоте 50 м, находясь под углом 90° друг к другу, осуществляли корректировку положения вертолета полковника Н.А. Волкозуба. Операция прошла успешно.
Чуть позже экипажи вертолетов опускали роботы на крышу здания аварийного реактора и снимали их. Экипажи вертолетов Ми-26, дооборудованных в кратчайшие сроки специальными баками и устройствами, поливали с воздуха аварийный блок и окружающую местность специальными жидкостями для дезактивации и предотвращения пылеобразования и распространения радионуклидов. Экипаж командира полка полковника В.А. Водолажского выполнил 120 вылетов и сбросил специальных веществ около 300 т.
19 июня 1986 г. экипаж вертолета Ка-252Е летчика-испытателя Н.Н. Мельника опустил в реактор стальную трубу длиной 18 м и диаметром 10 см, во внутренней плоскости которой были вмонтированы различные датчики. Труба была подвешена к тросу длиной 200 м и стабилизирована, доставлена к реактору и с ювелирной точностью опущена в него. Эта успешная операция получила название «Игла».
Лейтенанту О.Бильскому и другим авиаспециалистам, находясь рядом с аварийным реактором длительное время, пришлось охлаждать его жидким азотом, несмотря на высокие уровни радиации. Подобных примеров было много. Так, экипажу вертолета Ми-26 подполковника Н.Мценцева пришлось в течение 2 ч 40 мин кружить над реактором, чтобы дать возможность специалистам произвести телевизионную съемку развала 4-го блока. Позднее пришлось нам производить топосъемку местности, подобрать и построить вертолетные площадки для будущего города Славутич.
Все работы в опаснейших условиях (их невозможно перечислить) приведены для того, чтобы оценить вклад военных авиаторов в локализацию и ликвидацию последствий этой самой тяжелой техногенной катастрофы ХХ века, показать мужество и самоотверженность ликвидаторов.
Получая в Кремле из рук А.А. Громыко высшую награду СССР, я с гордостью за своих коллег доложил ему, что ни один летчик не свернул с боевого курса, и ни один авиатор не покинул своего поста без приказа. Так выполняли там задачи все.
Конечно, достойных этой награды было больше не только среди авиаторов, но и воинов других родов войск, ведь они спасали МИР от радиационного заражения. Мне тоже довелось представить в свое время полковников Б.А. Нестерова и А.И. Серебрякова, подполковника Ю.Н. Яковлева и капитана Л.Вайтко к званию Героя Советского Союза, но их представления, к сожалению, не были реализованы.
Для ликвидаторов катастрофы на Чернобыльской АЭС сделано много, но далеко не все. Хотелось, чтобы все с пониманием относились к ним и решали их проблемы. К великому сожалению, даже на праздничных мероприятиях, проводимых военными ведомствами, редко вспоминают о ликвидаторах, а ведь большинство удостоенных звания Героя Советского Союза и Героя Российской Федерации – представители силовых структур. В издании, посвященном 100-летию отечественных ВВС, упоминаются действия нашей авиации во всех войнах, конфликтах и событиях, приведены примеры и эпизоды героизма и мужества авиаторов, имена награжденных и Героев, а Чернобыля как будто и не было. Такие вещи недопустимы, их необходимо исправлять.
Если эта публикация в журнале «АвиаСоюз» внесет хоть какой-то вклад в решение проблем ликвидаторов катастрофы на Чернобыльской АЭС, то я буду считать, что исполнил свой долг перед ними.
Начиная с момента локализации катастрофы и до завершения ликвидации ее последствий, по разным данным, только в 30-ти километровой зоне отчуждения приняло участие от 300 тыс. до 900 тыс. человек. А в книге «Чернобыль. Дни и Годы» участника работ в этом районе полковника В.Н. Малеева указано, что только военнослужащих участвовало 985 тыс., использовалось около 10 тыс. различных машин и механизмов, до 100 единиц самолетов и вертолетов для решения многочисленных задач, в том числе, уникальных, выполненных впервые в мировой практике.
Отмечу, что самые опасные, «грязные» работы по локализации и ликвидации последствий катастрофы на АЭС возлагались руководством на людей, одетых в военную форму.
На всех этапах локализации и ликвидации последствий катастрофы военнослужащие разных родов войск, ученые и специалисты выполняли наиболее важные, по сути главные на то время, задачи. Среди них: пожарники, ученые, авиаторы, химики, работники МВД, воины 25-й Чапаевской дивизии, пограничники, шахтеры, строители, медики и другие. Всем им необходимо отдать должное. Они самоотверженно, не жалея сил и здоровья, решали поставленные задачи.
Военные авиаторы участвовали в локализации и ликвидации последствий с 26 апреля 1986 г. по июль 1988 г., когда последнее авиаподразделение было выведено из-под непосредственного подчинения гражданского руководства.
За этот период военные авиаторы выполнили более 28 тыс. самолето- и вертолетовылетов, из них более 4300 – общая и радиационная воздушная разведка, свыше 4300 – сброс различных наполнителей и воды в аварийный реактор (более 5 тыс. т) и другие задачи. Более 6400 вылетов связано с дезактивацией и поливом местности специальными жидкостями (вылито 55 200 т жидкостей, обработано 3800 га поверхности и 31 км дорог в районе катастрофы), свыше 13 тыс. вылетов связано с перевозками личного состава и грузов (более 42 тыс. человек и около 7 500 т грузов).
Наибольшая нагрузка на авиацию выпала в первые 5 месяцев после катастрофы – более 17 тыс. вылетов, в т. ч. свыше 4300 в первые дни, в основном, в первые 9 дней. Такой интенсивности вылетов авиации в очень ограниченном районе, концентрации наземной техники и личного состава в обозримом временном пространстве не наблюдалось.
Да, были подобные факты в других событиях, войнах и конфликтах, но они уступают по ряду показателей Чернобылю. Так, во время Великой Отечественной войны в период Московской стратегической оборонительной операции 27 ноября 1941 г. за одни сутки ВВС Красной Армии выполнили 1500 боевых вылетов, а 16 апреля 1945 г. в период Берлинской операции при взятии Зееловских высот было выполнено более 6 650 боевых вылетов. В мае-июне 1995 г. (за один месяц) на Северном Кавказе при проведении контртеррористической операции было выполнено более 3 тыс. боевых вылетов, а с конца сентября 2015 г. по 15 марта 2016 г. при проведении контртеррористической операции на территории Сирии ВКС России выполнили более 9 тыс. боевых вылетов. Все эти цифры, конечно, внушительны, но это происходило на больших пространствах, а в районе Чернобыля практически на маленьком пяточке.
Военные авиаторы выполняли много разных задач, а не только, как это иногда отражается в СМИ, сбрасывание в аварийный реактор песка, глины, доломита, свинца. Для решения сложных задач в сводной авиационной группе находились: вертолеты Ми-8С, Ми-8МТ, Ми-6, Ми-26, Ми-24РхР, Ми-2; самолеты Ан-24РР, Ан-30Р, Ан-26, Ан-12А и Ил-14. Также летчиками-испытателями использовался вертолет К-252Е, а гражданской авиацией – Ан-2.
Самолеты и вертолеты днем использовались в районе аварийного реактора, а ночью базировались на аэродромах Чернигов, Овруч, Гончаровское, Борисполь и Жуляны. Вертолеты перед возвращением на базовые аэродромы проходили дозиметрический контроль и дезактивацию на полевом аэродроме Малейки, а личный состав проходил санобработку на базовых аэродромах. Это позднее создало препятствия для получения удостоверений участника ликвидации последствий катастрофы и оформления льгот. Социальные службы требовали справки о нахождении частей в 30-ти километровой зоне, несмотря на полученные награды за участие в ликвидации последствий катастрофы.
Для погрузки и выгрузки личного состава и грузов, решения других задач в 30-ти километровой зоне использовались специально выбранные площадки: в городе Припяти – две на берегу реки Припять и одна – на стадионе при въезде в со стороны Чернобыля; в районах населенных пунктов Копачи и Лелев – по одной площадке, и три – западнее Чернобыля.
В локализации и ликвидации последствий катастрофы участвовали авиаторы Киевского, Прикарпатского, Белорусского, Московского, Одесского, Закавказского, Уральского и других военных округов.
Руководство действиями авиации непосредственно в районе катастрофы осуществляли генералы и офицеры ВВС Киевского военного округа (КВО), ВВС Юго-Западного стратегического направления, 5-ой ВА Одесского военного округа и других округов, а после катастрофы вертолета Ми-8 капитана В.К. Воробьева 2 октября 1986 г. и до вывода последнего подразделения из-под контроля гражданского руководства – командование ВВС КВО.
Авиация начала действовать в процессе локализации, а затем ликвидации последствий с утра 26 апреля 1986 г., когда по просьбе руководства УССР был поднят «по тревоге» и направлен в район катастрофы экипаж капитана С.Володина с аэродрома Борисполь для разведки в район аварийного реактора. После постановки задачи исполняющим обязанности командующего войсками КВО убыл туда и я с водителем, взяв с собой начальника химической службы ВВС КВО подполковника А.Н. Кушнина. Ночью, по договоренности с командующим ВВС КВО генерал-лейтенантом авиации Н.П. Крюковым, в грозу и при ливневых осадках с аэродрома Александрия Кировоградской области был перебазирован на аэродром Чернигов 51-й отдельный гвардейский транспортно-боевой вертолетный полк, а далее начали подтягивать авиаподразделения из других военных округов.
Утром 27 апреля 1986 г. с восходом солнца вблизи речного причала рядом с жилыми домами и дворцом культуры совершили посадку первые вертолеты Ми-8 с экипажами полковника А.И. Серебрякова и подполковника Н.Ю. Яковлева для выполнения первостепенных задач по планам Государственной комиссии. Вместе с ними прилетел и заместитель командующего ВВС КВО по армейской авиации полковник Б.А. Нестеров, руководивший перебазированием полка.
Мне пришлось руководить действиями сводной авиагруппой и несколькими тысячами людей, обеспечивавшими действия авиации с первого дня и по 6 мая 1986 г. Позднее я еще 20 раз выполнял задачи в районе аварийного реактора, в 30-ти километровой зоне отчуждения, во вновь построенных деревнях и строящемся городе Славутиче. Мне довелось видеть все это с земли и с воздуха, поэтому более подробно остановлюсь на действиях авиации в период локализации катастрофы и на отдельных задачах, выполненных авиаторами при ликвидации ее последствий.
Как известно, пожарники выполнили задачу, погасив очаги пожаров в машинном зале, на крыше и вокруг реактора, несмотря на запредельные уровни радиации. Но внутри реактора продолжал гореть графит (около 2,5 тыс. т), оставалось до 185 т ядерного топлива. Облако радиоактивного дыма поднималось на высоту 400-600 м и выше, распространяясь с неимоверной быстротой в разные стороны. Для исключения распространения и обеспечения подхода к реактору и выполнения необходимых работ нужно было потушить пожар в самом реакторе и закупорить его песком, способного связать или, вернее, замедлить выход в атмосферу наиболее опасных радиоактивных изотопов цезия, стронция, редкоземельных элементов подгруппы циркония, урана и плутония, поступления аэрозолей топлива.
После ознакомления с воздуха членов Госкомиссии, ученых и специалистов последствий катастрофы было принято решение об эвакуации населения Припяти, для чего еще 26 апреля было подтянуто более 1400 автобусов и крытых грузовиков для перевозки людей. Два дизельных поезда прибыло с опозданием почти на два часа. В течение ночи был создан пункт для распределения и регулирования ими. Эвакуация началась 27 апреля в 14:00 и за 2 ч 30 мин из города было эвакуировано 44 460 человек, и все это, как говорится, «без сучка и задоринки», благодаря руководству советских и партийных органов, представителей МВД.
Для исключения паники и тяжелых последствий в 12:00 жителям объявили о временной эвакуации в ближайшие районы и просили взять только документы, необходимые вещи, продукты питания на первое время. Конечно, это было в определенной степени обманом, но оправданным.
Экипажам было запрещено вести тушение пожара внутри реактора до окончания эвакуации населения, да и для этого еще ничего не было подготовлено. Поэтому экипажи А.И. Серебрякова и Ю.Н. Яковлева вместе с Б.А. Нестеровым продолжали поднимать в район реактора ученых, специалистов и, как принято в нашем народе, «зевак», отрабатывали методику захода на цель и сброса песка (приспособлений для забора воды из реки в реактор еще не было).
После завершения эвакуации началась засыпка мешков песком и погрузка их в вертолеты Ми-8 с площадки, находящейся на берегу Припяти у речного причала. Руководить погрузкой мешков в вертолеты и их сброса в реактор пришлось начинать мне самому с помощью переносной радиостанции с земли и с крыши гостиницы «Полесье». Затем сбросом грузов и воды руководили с крыши гостиницы полковник Б.А. Нестеров и Л.В. Мимка уже с помощью радиостанции на автомобильной базе и артиллеристской бусоли.
На деятельности авиаторов и условиях, в которых они работали в самые ответственные, тяжелые, опасные и драматичные дни, акцентирую большее внимание потому, что они считали и считают – эти дни в районе Чернобыля были хуже любой войны с применением обычных средств поражения. Воевать с видимым противником опасно, сложно, но можно, как говорят, «с открытым забралом», а с невидимым, опасным, коварным, и, тем более, впервые – намного сложнее. В связи с этим хочу привести слова будущей песни, написанной в начале мая 1986 г. В.Тугаем во время работы по сбросу грузов в реактор. Думаю, что он наилучшим образом выразил состояние и чувства не только авиаторов, но и всех тех, кто работал на земле под вертолетами и в районе самого реактора.
Эта песня посвящается экипажу вертолета Ми-6А №70 в/ч 22672 с аэродрома Калинов (ПрикВО), Герою Советского Союза, генерал-полковнику Николаю Тимофеевичу Антошкину и всем летчикам первого эшелона Чернобыля.
10 дней на войне
Десять дней на войне. Кто-то скажет: «Так мало!».
Но не надо спешить, разберемся давай!
Там был день, словно год, там родная Держава
Захлебнулась в слезах от беды через край.
Рвался в небо рассвет в блеске пепла и стали.
Видно этот огонь растерял Прометей.
Мы взлетали, а нас по церквям отпевали,
А мы мчались на цель – для спасенья людей!
Десять дней мы в Аду, мы в нейтронной ловушке,
За свинцовой броней – всюду скалится смерть!
Этот взорванный блок держит души на мушке,
Но нам надо сейчас до него долететь!
Падал, корчившись груз, в перекрестии цели,
Рой невидимых пуль обжигал нам сердца.
Словно тысячи струн наши нервы звенели,
Как последний аккорд, что звучал без конца…
Но не струсили мы, хоть дюраль вертолетов
Прошивало насквозь жестким гамма-лучом.
Наш родной экипаж без восторга полетов
Забросал амбразуру тяжелым свинцом!..
Кто был первым тогда – тихо сгладило время,
Не забыла страна своих славных парней.
И за мужество их лишь сравнить можно с теми,
Кто окрасил Афган алой кровью своей.
Кто был первым тогда!?... Пусть воздастся им втрое…
Валентин Тугай,
подполковник в отставке, бортовой радист вертолета Ми-6А № 70. Чернобыль, май 1986 г.
Исключив ложный стыд, могу сказать, что в первые дни на меня смотрели как на Бога, а на летчиков – как на небесных ангелов, может быть, поэтому и появился документальный фильм «Ангелы Чернобыля». Все это было потому, что без ликвидации пожара в реакторе и его закупорки никто не мог подойти к нему и приступить к работе, и вся надежда была только на авиаторов и тех, кто работал на них. Все взоры были направлены в сторону авиаторов, а в них, мыслях и думах людей был как бы укоризненный вопрос и в некоторой степени упрек: «Когда же, в конце концов, обуздаете эту стихию в реакторе, и мы тоже сможем приступить к работе?!» От этого мне, как и другим авиаторам, было как-то не по себе, а они пытались для убыстрения процесса помочь нам различными советами и предложениями, даже абсурдными. Позднее также было и при выполнении многих работ представителями различных групп рабочих и специалистов. Все понимали опасность распространения радионуклидов на большие территории и стремились быстрее решить имеющиеся и возникающие проблемы.
Вот несколько подобных советов: с первых же суток сброс песка и других наполнителей выполнять и ночью; для фотографирования аварийного реактора использовать громоздкие беспилотные самолеты-разведчики, которые вне полигонов запрещалось использовать без сопровождения истребителями; поднять над реактором вертолет с прикрепленным пожарным шлангом большого диаметра, огромной длины и веса, один конец его опустить в реку Припять, а второй – длительное время держать над реактором и качать воду прямо в реактор мощным насосом. К чему они могли привести – невозможно было предсказать. Конечно, все подобные советы отвергались, даже при «давлении» со стороны Председателя и членов Госкомиссии. Потом своим старанием и результатами работ нам удалось все их сомнения развеять и уже 2 мая 1986 г. в Протоколе №7 заседания Госкомиссии записаны лестные слова в адрес авиаторов: «Отметить высокую организацию работы, проведенной авиационными частями ВВС в период с 27 апреля по 2 мая 1986 г. по выполнению заданий, связанных с ликвидацией аварии на Чернобыльской АЭС. Самоотверженность, проявленную личным составом, высокие личностные качества и инициативу генерал-майора Н.Т. Антошкина». 3 мая, убывая из Чернобыля вместе с академиком В.А. Легасовым, его помощник Л.П. Драч вручил мне эту выписку и сказал при всех провожающих: «Николай Тимофеевич! Берегите на память, может и пригодится когда-нибудь!» На одном из заседаний высказал подобные же лестные слова: «Нам повезло, что в тот период во главе свободной авиационной группы оказался такой молодой и энергичный генерал».
Что-то в этом роде в наш адрес высказал и министр энергетики УССР В.Ф. Скляров в книге «Чернобыль: катастрофа, подвиг, уроки и выводы»: командир вертолетного полка, полковник, моложавый на вид – лет 27-30, стройный, рослый, с осиной талией, профессионально и с невероятным самообладанием командовал на развернутом в поле КП сразу многими вертолетами. Один заходил на цель, другой от нее уходил, третий приземлялся для загрузки, четвертый вертолет с грузом, пятый – на маршруте. Все невозмутимо, спокойно, с чувством собственного достоинства. Когда один из высокопоставленных товарищей пробовал ему что-то посоветовать, этот молодой полковник тем же тоном, уважительно, умеренно сказал примерно так: «Вы мне мешаете выполнять боевую задачу. Прошу покинуть КП.» Мы переглянулись и покинули.
А генерал, который командовал всеми вертолетчиками! Я видел его в работе в непрерывном действии несколько суток – и без следов переутомления! Когда им пытались командовать старшие по званию, но из других родов войск, он очень тактично отвечал, что у него есть непосредственный начальник и только его распоряжения для него обязательны для выполнения. Если оппонент настаивал на своем, разъяснения давались в более доступной для понимания форме.
Кстати о форме: носил он далеко не новый комбинезон, без знаков отличая. Хорошо смотрелся возле рации, когда отдавал толковые и нужные распоряжения, иначе ему бы не присвоили звания Героя Советского Союза. Очень болел за дело и был деловит и настойчив. Лет в ту пору ему было около сорока, очень приятное, простое лицо.
При посещениях района катастрофы Б.Е. Щербина заблаговременно звонил на КП ВС КВО и просил, что бы я его сопровождал. Он прилетал с академиком В.А. Легасовым и Л.П. Драчом, а в узком кругу как-то высказал: «Николай Тимофеевич! Ты еще не знаешь, что сделал вместе со своими летчиками! Чернобыль – это Афганистан, Спитак и Ленинакан, «Адмирал Нахимов» вместе взятые и умноженные в несколько раз».
Эти высказывания и похвалы – очень лестные, они выше многих наград. Но ему и всем говорил и буду говорить, что они относятся не только и не столько ко мне, а к ближайшим помощникам – Б.А. Нестерову, А.И. Серебрякову, Ю.Н. Яковлеву, Л.В. Мимке, А.Н. Кушнину, А.М. Сорокину, Н.А. Волкозубу, А.М. Никонову, моему командующему Н.П. Крюкову и, в общем, всем авиаторам. Да и не только к ним, а всем ликвидаторам по отдельности и вместе.
Эти же похвалы можно отнести и к воинам-химикам во главе с генерал-полковником В.К. Пикаловым и контр-адмиралом В.А. Владимировым, которым я непосредственно подчинил эскадрилью вертолетов Ми-24РхР и докладывал, прежде чем идти на доклад председателю Госкомиссии, чтобы они были в курсе всех дел авиаторов.
Такие же слова, наверное, можно было бы сказать и в адрес генерал-майора Н.Д. Тараканова и его подчиненных, которые в опаснейших условиях сбрасывали с крыши машинного зала в реактор куски ядерного топлива, зараженные обломки корпуса реактора и мусор.
Эти же слова можно адресовать руководству и личному составу 25-й гвардейской Чапаевской дивизии, которые в считанные сутки (давалось до 15 суток) вместе с пограничниками соорудили пограничную полосу длиной 195,5 км, установив 70 тыс. опор и растянув и укрепив на 4 млн м колючей проволоки и разного оборудования. Похвалу заслуживают шахтеры и другие специалисты, и это все справедливо.
Все эти слова были потом, а в самом начале, в период локализации катастрофы в Припяти и окружающей местности радиационное заражение увеличивалось, радиация повышалась, в горле першило, сухота, во рту чувствовался привкус ржавого железа, голос слабел, у тех, кто не употреблял йодистые таблетки, сипел; птицы исчезли из этого района из-за высокой радиации, большого количества людей и машин на земле, самолетов и вертолетов в воздухе. Кроме членов Госкомиссии, ученых, ряда специалистов, руководителей советских и партийных органов и авиаторов, в городе остались кошки и бездомные голодные собаки, ставшие помехой для людей. Город выглядел как после применения нейтронного оружия, оставившего в целостности все строения, но ничего живого. От всего этого было не по себе.
Над аварийным реактором столб дыма в виде конуса, внутри горит графит, внутри него, вокруг и над ним – запредельные уровни радиации и высокие температуры. На основной рабочей высоте 200 м уровень радиации, как потом сказал В.А. Легасов, достигал 3000-3500 рентген в час (наш дозиметр зашкаливал), температура воздуха по документам экипажей достигала 120°, 180°, 200°С. Определив на глазок, летчикам я назвал уровень радиации в пределах 1000-1500 рентгенов в час. Эти же цифры дал и В.А. Легасову, он мне сказал, что я обманываю летчиков. На что я ответил: «А какая разница: 1000-1500 или 3000-3500 рентген в час – приказы все равно надо выполнять, тем более, они во имя жизни и всего живого». Защита для людей и вертолетов – никакая, приспособлений для сброса грузов – нет, подготовленных площадок для посадки вертолетов – нет, достаточного количества людей для загрузки – нет, средства управления примитивные и т. д.
Примерно в такой обстановке и в таких условиях начали работу 27 апреля вертолетчики полковника А.И. Серебрякова. Погрузку мешков с песком осуществляли на берегу Припяти возле речного причала. После взлета и набора высоты вертолеты выходили на «боевой курс», подлетали к реактору с наветренной стороны, зависали над ним и бортовые техники «на глазок» сбрасывали мешки с песком весом 60, 80, 100 кг, глядя прямо в исчадие ада, прикрепившись страховочными поясами к бортам вертолетов. За каждый вылет члены экипажей получали дозу облучения в несколько рентген. После двух-трех вылетов от высоких уровней радиации и температур, физической, психологической и других нагрузок, многих из них тянуло к рвоте.
Нормальной нагрузкой для экипажей в первые дни было по 10-15 и более вылетов, а полковник Ю.Н. Яковлев практически за два дня выполнил 83 вылета, 76 из них – на реактор, страшно даже подумать, да он и еще рвался. Точно так же рвались «в бой» А.И. Серебряков, Б.А. Нестеров и другие, на высокой ноте приходилось их отстранять от полетов в этом районе. Такого энтузиазма и рвения я нигде не видел за всю свою многолетнюю службу в авиации.
Кроме засыпки аварийного реактора различными поглотителями, экипажи вертолетов и самолетов вели общую воздушную разведку и фотографирование, радиационную разведку по радиальным направлениям от реактора, поднимали в район реактора членов Госкомиссии, ученых и специалистов, облётывали с представителями МВД и КГБ район вокруг реактора для выявления очагов пожара в ближайших лесных массивах и исключения проникновения посторонних и мародерства. Также экипажи перевозили людей и грузы, пробовали заливать водой аварийный реактор. К слову сказать, вода не достигала реактора, испарялась от высоких температур, и эта затея была прекращена.
В первые дни работы результаты были неутешительные, Б.Е. Щербина был недоволен и после моих докладов говорил, что это все равно, что слону дробина, и надо забросить 5-6 тыс. т поглотителей. Вот тут меня охватил страх, что могу не выполнить поставленной задачи и «погубить» летный состав армейской авиации. Я стал лихорадочно искать способы сброса, ускоряющие результаты работы.
Для начала пытались брать на борт доски и, дополнительно, солдат, для одновременного сбрасывания с досок по 2-3 мешка, пробовали подвешивать их на балочные держатели, пытались использовать самосвальные кузова автомобилей и саморазгружающиеся вагончики, но ничего не получилось. Обратили внимание на речной причал и портовый кран, вспомнили про сети, но их не оказалось, возникла идея использовать списанные тормозные парашюты. Их собрали по всем аэродромам ВВС КВО, но этого хватило только на час работы. Тогда и пришлось выйти на генерал-лейтенанта Н.П. Крюкова, чтобы он обратился к Главнокомандующему ВВС маршалу авиации А.Н. Ефимову по поводу этих списанных парашютов. Но вместо них вечером 28 апреля прибыл заместитель командующего ВДВ по парашютно-десантной подготовке генерал-лейтенант В.М. Лебедев с офицерами, а на транспортном самолете утром 29 апреля доставили первые десантные парашюты на аэродром Чернигов. Они были перебазированы вертолетами в район Чернобыля. Работа пошла интенсивнее, но ненадолго, да и попасть с высоты 200 м «на глазок» в цель размером примерно 20-21 м довольно сложно, когда вертолет идет на скорости. Ошибка авианаводчика в командах по сбросу была определена, устранена, и точность попадания практически стала 100%. Беда оказалась в другом – у вертолетов Ми-6 и Ми-26 приспособления для внешней подвески грузов сбрасывались вместе с ними, а их в комплектах было всего по два, и они иссякли. Из-за конструктивной схемы нельзя было подвешивать много парашютов и использовать их грузоподъемность. Обратившись к руководителям Черниговской области и Чернобыля, за ночь удалось изготовить их всего несколько десятков. Тогда, начертив новый вариант устройства для подвески грузов и обратившись к Б.Е. Щербине, обеспечили их массовое производство в Киеве и оперативную доставку к вертолетам. Руководители и рабочие безоговорочно и без вопросов исполняли все и спрашивали только: «Сколько, когда и куда?!»
После этого работа пошла. Убрали лишние вертолеты с площадок, на каждой организовали КП и группы руководства, бригадиров рабочих по подвеске парашютов обеспечили малогабаритными радиостанциями и организовали три «вертушки» в горизонтальной плоскости, кто-то их назвал «вертушками Антошкина». На самом деле, пришлось использовать наклонную «вертушку И.С. Полбина», применявшуюся экипажами самолетов Пе-2 в годы войны. К исходу 30 апреля огонь в реакторе был потушен, начали наращивать слой. В конце дня 30 апреля слой песка был настолько наращен, что огня с воздуха уже не наблюдалось. На следующий день мы покинули Припять из-за увеличения радиоактивного фона (все покинули город в конце 29 апреля). Однако, когда рано утром 1 мая я пролетал над реактором, вновь увидел огонь, и мы продолжали засыпку далее. К 11:00 огонь был погашен и больше мы его не наблюдали.
Успешная засыпка реактора дала надежду на победу над разбушевавшейся стихией, но возникла другая опасность: повышение температуры внутри активной зоны из-за теплоизоляции реактора, что могло привести к расплавлению ядерного топлива с последующим поджиганием подреакторных помещений, его ухода под фундамент реакторного отделения с проникновением в грунт на значительную глубину и радиоактивным заражением грунтовых вод.
Такой исход событий представлял большую опасность. Ученые и специалисты забеспокоились. Для решения этой проблемы была дана команда забросать в реактор металлический свинец, который в кратчайшие сроки, как в войну, был нам доставлен. Свинец тяжелее ядерного горючего и, плавясь, легко способен был проникнуть под активную зону, по пути охлаждая ядерное топливо и, в итоге, создавая жидкостнометаллическую подушку, отделяющую ядерное топливо от пола реакторного отделения, предотвращая заражение. Также было принято решение о засыпке реактора песком в смеси с доломитовой мукой, способной образовать сплавы с ядерным топливом и эффективно связать легколетучие радиоактивные изотопы цезия рутения и стронция. В реактор такой смеси было заброшено не так много.
Свинец был доставлен в виде дроби, пластин разной толщины и болванок весом 40-50 кг. Свинцовые пластины стали сразу использовать для защиты экипажей и перевозимых людей, для чего тонкими пластинами обкладывали чашки сидений в кабинах вертолетов, толстыми – застилали полы грузовых отсеков. Болванки имели заусенцы, прорывали парашюты при транспортировке их к реактору и падали на землю, что было небезопасно для тех, кто еще оставался за пределами Припяти. Пришлось обрезать купола парашютов и стропами обвязывать связки болванок. Идею высказал один из рабочих, спросив, какую нагрузку выдерживает один строп. Новшество помогло позднее, когда приказали сбрасывать только свинец. За один день 4 мая мы сбросили его более 1500 т. Журналисты позже назвали нашу работу «свинцовой атакой», а 5 мая, забросив еще более 500 т свинца, нам было приказано прекратить его заброс, посчитав оконченными эти работы.
Я боялся не выполнить поставленные задачи, чувствуя себя как «между молотом и наковальней», докладывал В.Е. Щербине заниженные цифры, чтобы он не увеличивал задачу на следующий день. Рассказав ему об этом позже, он заулыбался: «Если бы у нас все делали больше, а докладывали меньше, то мы давно бы жили при коммунизме».
6 мая приказом командующего войсками КВО, вопреки просьбе И.С. Силаева, я был выведен из района катастрофы, получив дозу облучения более 600 рентген и потеряв почти 11 кг веса. Проспав около полутора суток, приступил к исполнению своих непосредственных обязанностей, продолжая консультировать руководителей сводной авиагруппы, инструктировать прибывающих в летчиков и вылетать туда для выполнения различных задач. Летчики, выполнявшие со мной задания в первые дни, по приказу Главнокомандующего ВВС маршала авиации А.Н. Ефимова были отправлены для обследования в госпиталь.
После завершения работ по закрытию реактора на высоте 200 м уровни радиации колебались 20-60 рентген в час, а температура воздуха мало отличалась от стандартной. Распространение радионуклидов практически прекратилось – не зря забросили туда более 5 тыс. т различных поглотителей, около 200 списанных тормозных и 9350 десантных парашютов из 18 923. Некоторые тогда «шутили», что генерал Антошкин разоружил две воздушно-десантные дивизии.
6 мая после выступления М.С. Горбачев в СМИ в этот район открылся ограниченный доступ журналистам, а чуть позже и артистам, и, как всегда, первым был И.Д. Кобзон.
Авиаторы напряженно продолжали работать и далее, решая большинство из предыдущих и новых задач, а мне периодически приходилось консультировать и бывать в зоне отчуждения и районе аварийного реактора.
Так, в середине мая экипаж полковника Н.А. Волкозуба на Ми-8МТ на высоте 200-250 м в режиме висения опускал в реактор новейший прибор для замера параметров его реального состояния. Прибор крепился к концу троса для спуска его в центр реактора. На тренировках из-за легкости прибора, ветра и раскачивания троса точное попадание прибора не получалось, пришлось предложить прикрепить по всей длине троса свинцовые болванки весом по 40-50 кг. Для обеспечения точности висения вертолета над реактором, кроме авианаводчика на крыше гостиницы «Полесье», полковником Б.А. Нестеровым было выделено два Ми-8, экипажи которых на высоте 50 м, находясь под углом 90° друг к другу, осуществляли корректировку положения вертолета полковника Н.А. Волкозуба. Операция прошла успешно.
Чуть позже экипажи вертолетов опускали роботы на крышу здания аварийного реактора и снимали их. Экипажи вертолетов Ми-26, дооборудованных в кратчайшие сроки специальными баками и устройствами, поливали с воздуха аварийный блок и окружающую местность специальными жидкостями для дезактивации и предотвращения пылеобразования и распространения радионуклидов. Экипаж командира полка полковника В.А. Водолажского выполнил 120 вылетов и сбросил специальных веществ около 300 т.
19 июня 1986 г. экипаж вертолета Ка-252Е летчика-испытателя Н.Н. Мельника опустил в реактор стальную трубу длиной 18 м и диаметром 10 см, во внутренней плоскости которой были вмонтированы различные датчики. Труба была подвешена к тросу длиной 200 м и стабилизирована, доставлена к реактору и с ювелирной точностью опущена в него. Эта успешная операция получила название «Игла».
Лейтенанту О.Бильскому и другим авиаспециалистам, находясь рядом с аварийным реактором длительное время, пришлось охлаждать его жидким азотом, несмотря на высокие уровни радиации. Подобных примеров было много. Так, экипажу вертолета Ми-26 подполковника Н.Мценцева пришлось в течение 2 ч 40 мин кружить над реактором, чтобы дать возможность специалистам произвести телевизионную съемку развала 4-го блока. Позднее пришлось нам производить топосъемку местности, подобрать и построить вертолетные площадки для будущего города Славутич.
Все работы в опаснейших условиях (их невозможно перечислить) приведены для того, чтобы оценить вклад военных авиаторов в локализацию и ликвидацию последствий этой самой тяжелой техногенной катастрофы ХХ века, показать мужество и самоотверженность ликвидаторов.
Получая в Кремле из рук А.А. Громыко высшую награду СССР, я с гордостью за своих коллег доложил ему, что ни один летчик не свернул с боевого курса, и ни один авиатор не покинул своего поста без приказа. Так выполняли там задачи все.
Конечно, достойных этой награды было больше не только среди авиаторов, но и воинов других родов войск, ведь они спасали МИР от радиационного заражения. Мне тоже довелось представить в свое время полковников Б.А. Нестерова и А.И. Серебрякова, подполковника Ю.Н. Яковлева и капитана Л.Вайтко к званию Героя Советского Союза, но их представления, к сожалению, не были реализованы.
Для ликвидаторов катастрофы на Чернобыльской АЭС сделано много, но далеко не все. Хотелось, чтобы все с пониманием относились к ним и решали их проблемы. К великому сожалению, даже на праздничных мероприятиях, проводимых военными ведомствами, редко вспоминают о ликвидаторах, а ведь большинство удостоенных звания Героя Советского Союза и Героя Российской Федерации – представители силовых структур. В издании, посвященном 100-летию отечественных ВВС, упоминаются действия нашей авиации во всех войнах, конфликтах и событиях, приведены примеры и эпизоды героизма и мужества авиаторов, имена награжденных и Героев, а Чернобыля как будто и не было. Такие вещи недопустимы, их необходимо исправлять.
Если эта публикация в журнале «АвиаСоюз» внесет хоть какой-то вклад в решение проблем ликвидаторов катастрофы на Чернобыльской АЭС, то я буду считать, что исполнил свой долг перед ними.
комментарии (0):
ЭКСПОРТ НОВОСТЕЙ/RSS