А Дмитрий Шаглин (начальник связи эскадрильи, 139 боевых вылетов в качестве стрелка радиста на Пе-2, первый бой – летом 1943 года на Курской дуге) оценивал оба пулемета (Сайт «Я помню») вполне положительно:
«У стрелка-радиста стоял пулемет Березина, направленный вниз и ШКАС. Оба пулемета надежные, отказов я не помню. Для крепления ШКАСА на левом и правом борту были шкворни. Так же из него можно было стрелять из верхнего люка с рук. Мне редко приходилось это делать - прикрытие не давало истребителям нас атаковать. А вот по наземным целям стрелял всегда без разрешения летчика».
Вот как он описал свои задачи в бою и условия, в которых довелось воевать: «Сидение у стрелка-радиста было брезентовое, подвешенное на крючках к приваренным по бортам скобам. Мы его выбрасывали, потому что, если на нем сидишь, то ничего не видно. Во время вылета голова должна торчать из верхнего люка, чтобы видеть заднюю полусферу. Поэтому весь вылет мы проводили, как бы полусидя на парашюте, зажатом между бедром и голенью одной ноги. Затекла - меняешь. Сектора обзора между стрелком и штурманом, а так же между экипажами в девятке не распределялось. Каждый стрелок принимал решение самостоятельно. Если ты заметил истребители, то можешь указать их другим экипажам, выстрелив в их сторону сигнальной ракетой. Кроме того, моя задача держать связь с землей. Надо сказать, радиооборудование работало нормально, мне не запомнилось каких-то особых проблем.
Переключение на внутреннюю связь было простым».
При этом Шаглин описал, как удалось добиться уменьшения потерь Пе-2.
«Пришел (на должность командира эскадрильи - М.К.) разжалованный командир полка, подполковник Зайцев. Он меня взял к себе стрелком. С ним я летал почти всю оставшуюся войну. Он мне так сказал: «Дима, учти. Ты должен увидеть разрывы первого залпа зениток. Если они первый раз промазали, а мы не сманеврируем, то второй точно попадут. Ты должен успеть меня предупредить».
Метод подполковника Зайцева дал потрясающие результаты: «С начала 1944 года мы не потеряли ни одного самолета! И только над Берлином, когда Зайцев уже был заместителем командира полка, мы потеряли два самолета в боях с истребителями. Все, больше потерь у нас не было».
Не было потерь с начала 1944 года до весны 1945 – поразительный результат. Конечно, в этом заслуга не только экипажей Пе-2, но и истребителей прикрытия, почти всегда, за исключением боев над Берлином, действительно надежно прикрывавших пикирующие бомбардировщики. Но принцип – сразу маневрировать после первого залпа зениток, нельзя не признать весьма эффективным.
Правда, для его претворения в жизнь нужна была одна «малость» – «глазастый» стрелок-радист и пилот, способный после предупреждения не дать немцам возможности во второй раз точно попасть, «только» и всего.
Понять, какого напряжения это стоило летчикам, помогает такой эпизод из воспоминаний Дмитрия Шаглина: «Перед концом войны приезжала комиссия врачей из Москвы. Нас обследовали до и после боевого вылета. Запомнилось, что до вылета у меня пульс был 60 ударов в минуту, а после приземления – 130».
Остается только гадать - какой же пульс был у летчиков в разгар боя, если после приземления, когда экипажи успевали немного прийти в себя, он был – 130? Но кто же его во время воздушного боя измерял.
«У стрелка-радиста стоял пулемет Березина, направленный вниз и ШКАС. Оба пулемета надежные, отказов я не помню. Для крепления ШКАСА на левом и правом борту были шкворни. Так же из него можно было стрелять из верхнего люка с рук. Мне редко приходилось это делать - прикрытие не давало истребителям нас атаковать. А вот по наземным целям стрелял всегда без разрешения летчика».
Вот как он описал свои задачи в бою и условия, в которых довелось воевать: «Сидение у стрелка-радиста было брезентовое, подвешенное на крючках к приваренным по бортам скобам. Мы его выбрасывали, потому что, если на нем сидишь, то ничего не видно. Во время вылета голова должна торчать из верхнего люка, чтобы видеть заднюю полусферу. Поэтому весь вылет мы проводили, как бы полусидя на парашюте, зажатом между бедром и голенью одной ноги. Затекла - меняешь. Сектора обзора между стрелком и штурманом, а так же между экипажами в девятке не распределялось. Каждый стрелок принимал решение самостоятельно. Если ты заметил истребители, то можешь указать их другим экипажам, выстрелив в их сторону сигнальной ракетой. Кроме того, моя задача держать связь с землей. Надо сказать, радиооборудование работало нормально, мне не запомнилось каких-то особых проблем.
Переключение на внутреннюю связь было простым».
При этом Шаглин описал, как удалось добиться уменьшения потерь Пе-2.
«Пришел (на должность командира эскадрильи - М.К.) разжалованный командир полка, подполковник Зайцев. Он меня взял к себе стрелком. С ним я летал почти всю оставшуюся войну. Он мне так сказал: «Дима, учти. Ты должен увидеть разрывы первого залпа зениток. Если они первый раз промазали, а мы не сманеврируем, то второй точно попадут. Ты должен успеть меня предупредить».
Метод подполковника Зайцева дал потрясающие результаты: «С начала 1944 года мы не потеряли ни одного самолета! И только над Берлином, когда Зайцев уже был заместителем командира полка, мы потеряли два самолета в боях с истребителями. Все, больше потерь у нас не было».
Не было потерь с начала 1944 года до весны 1945 – поразительный результат. Конечно, в этом заслуга не только экипажей Пе-2, но и истребителей прикрытия, почти всегда, за исключением боев над Берлином, действительно надежно прикрывавших пикирующие бомбардировщики. Но принцип – сразу маневрировать после первого залпа зениток, нельзя не признать весьма эффективным.
Правда, для его претворения в жизнь нужна была одна «малость» – «глазастый» стрелок-радист и пилот, способный после предупреждения не дать немцам возможности во второй раз точно попасть, «только» и всего.
Понять, какого напряжения это стоило летчикам, помогает такой эпизод из воспоминаний Дмитрия Шаглина: «Перед концом войны приезжала комиссия врачей из Москвы. Нас обследовали до и после боевого вылета. Запомнилось, что до вылета у меня пульс был 60 ударов в минуту, а после приземления – 130».
Остается только гадать - какой же пульс был у летчиков в разгар боя, если после приземления, когда экипажи успевали немного прийти в себя, он был – 130? Но кто же его во время воздушного боя измерял.